Пишу, как живу - живу, как пишу...

…Он вышел на улицу, за ним захлопнулись зеркальные двери здания. Воздух к его удивлению был чист и прохладен. Это было раннее утро. Вот уже много месяцев прошло с тех пор, как он в последний раз так рано выходил на улицу… В желудке что-то забурчало, вся тяжесть за ночь уставшего тела и боль в одеревенелых ногах, и стальной холод пальцев – всё это отдалось в голове. Он, наконец-то, начал понимать, что находиться на улице, но он не узнавал этой улицы. Ёщё вчера ночью переходя эту улицу, здесь всё было по-другому. В желудке опять что-то пробурчало. Он повернул направо и начал спускаться по улице вниз. Он решил немного прогуляться, в надежде упорядочит тот бардак, который образовался за прошедшие ночные часы. Хотя здесь было и нечто другое – он поймал себя на мысли, что порядок в голове легко восстановить, если сесть на маршрутку (первые из которых уже час развозили клиентов по городу), доехать до квартиры ребят и, так, как у него было ещё несколько часов в запасе, отказавшись от банального "Анальгина", лечь спать. Здесь было нечто другое - ему впервые после долгих месяцев захотелось просто прогуляться, ему это начинало нравиться. В желудке в очередной раз забурчало. "Надо успокоить "червячка", - произнёс он вслух. Вдруг ему ужасно захотелось "Хот-дога", ничего кроме "Хот-дога". За исключением всё тех же, пока редких маршруток, и редких легковушек, машин на улице не было. Так же не было и людей, если не считать продавцов, которые то там, то здесь начинали открывать двери своих магазинчиков. Он начал спускаться по улице вниз в поисках магазинчика, где есть "Хот-доги", но, даже пройдя изрядное расстояние он ничего не нашёл. Его начала одолевать жажда. Он немало был удивлён, так как это было похоже на утренние "сушняки" после больших пьянок, которые нередко сопутствовали его прошлую жизнь. Увидев открытый магазин на противоположной стороне с надписью на дверях "Свежий хлеб" он перешёл дорогу и купил бутылочку чёрного "Денеба", "Хот-догов" не было. Прикурив сигарету, он осторожно открыл бутылочку – прохладная влага покатила вниз по горлу, приятно отдаваясь в легких. "Червячок" затих, ватные ноги, тихо шаркая, несли его вниз по улице, в голове играла какая-то музыка – легкая и медленная. Он медленно, чуть подняв, повёл головой из сторону в сторону и только сейчас заметил небо. В лучах только взошедшего солнца оно было особенным. Он вспомнил Кейса и его небо цвета экрана телевизора. У него небо было просто бездонным и чистым. Десять часов беспрерывного сетьдауна перед мерцающим монитором всё чаще и чаще давали о себе знать позвоночнику, который в ответ стоически держался прямо, и нёс его худое тело вниз по улице. Дойдя до угла Первомайской, он решил перейти на Дахадаева. Она сразу обдала его приятной, влажной прохладой – улицу обильно обливал водой вполне сносный на вид "газик". Ему было приятно бесшумно идти по этой почти безлюдной улице, видеть над дорогой легкие капли воды, ощущать медленное пробуждение города, но всё больше и больше он чувствовал пробуждение в себе того, кому в последние бесконечные месяцы (число которых уже давно не укладывалось в цифру 12) не разрешал о себе напоминать. Это было странное ощущение – его одолевала усталость, в голове путались ники и города, ему было приятно от этой утренней прохлады, от сладковатого сока, но ему становилось жутко не по себе, ему становилось стыдно перед самим собой, за себя перед его жизнью. Он уже несколько минут находился в относительной гуще народа – это был центр города, где люди исчезали поздно и появлялись очень рано. Первые утренние часы принадлежали торговцам и маршруткам, а последующие шесть-семь студентам и всё тем же маршруткам. Он не стал идти дальше от ЦУМа в сторону основного корпуса Университета. Свернув сначала направо по Толстому, а через метров 50 налево он опять окунулся в ту же размеренность, что и в первые минуты выхода на улицу. Гаджиева была "его" улицей. Тихая и безлюдная в эти первые часы она была ближе ему. Именно с этой улицей, так или иначе, связаны были почти все его приятны и не очень воспоминания за последние несколько лет. Поравнявшись с классическим советским зданием: с двориком, скамейками по сторонам, с не очень высокими колонами, и громоздкими двойными входными дверями, он чуть остановился, посмотрел на медленно, словно девушки в легком ритме музыки, качающиеся деревья во дворе, пошёл дальше. Сон сделал очередную попытку одолеть его, миниатюрный смерч, пронеся по черепной коробке, всё запутывая и перемещая на своём пути. Ники смешались с именами его знакомых и друзей, мегабайты памяти с его воспоминаниями. Дойдя до угла Акушинского, он перешёл дорогу и медленно начал подниматься вверх. Чтобы хоть как то не дать овладеть им сну, а главное - всё тому, по его мнению, жуткому, что с каждой минутой утренней прогулки возрастало в нём он начал считать ступеньки лестницы. Один, два, три… В первой было двадцать семь. Аккуратные, по пять дербентских камней в ряд, они услужливо подставлялись под резиновые подошвы его туфлей. Вторая, литая из железобетона была с ним не столь приветлива – он два раза отступился. В ней оказалось ровна на двадцать ступенек больше, чем в первой. Он свернул налево, вытащил очередную сигарету. Увидев всего лишь несколько оставшихся сигарет в пачке, он устало произнёс вслух: "Много, чересчур много для одной банально бессонной ночи…" Через метров тридцать он свернул направо и тут увидел то, чего боялся в последние минуты больше всего. Эта была гладь, бесконечная во времени и бескрайняя в его глазах. Для него море всегда было нечто особенным. Он никогда особо не любил купаться в нём, но долгие годы он, независимо от времени года, любил приходить к морю и долго смотреть в даль… В последние месяцы он старался не думать о море, даже если смотрел, старался думать всё же о своём. Здесь, с самого угла улицы Макарова, высоко над берегом горизонт казался, словно на ладони и отделявшие его сонные глаза и эту бескрайность дома и десятки, а то и сотни километров были лишь маленькой ошибкой Великого Архитектора. Он, сам того ещё не осознавая, уже несколько минут стоял и смотрел вниз, наслаждаясь влажной прохладой обволакивающей его лицо и тело. Когда же почувствовал жгучую боль между указательным и средним пальцем от уже догоравшей сигареты, он просто развел пальцы, не издав даже звука. Но этот ожог после себя вызвал всю волну боли в костях и весь хаос в голове. "О, как же я устал то этой жизни-матрицы …" Он тихо поплел дальше – уже оставалось совсем немного. Он знал заранее, что двоюродные братья ещё спят, а его диван с радостью примет кучу его костей, если он тихо и бесшумно зайдёт в комнату. Это потом он разбудит одного из них и скажет, чтобы тот разбудил его в одиннадцать, а когда тот разбудить в положенное время, почему-то назовет его провайдером, который бесконца болтает, и продолжит сон до часу дня. Это потом он вновь с головой уйдёт в выдуманную им самим для себя матрицу-жизнь с бесконечными проблемами, с несносными админами, с горками окурков над пепельницей… Это всё потом. Сейчас у него ещё оставалось несколько шагов…

май, 2003 г.